не мерзли. Они их заворачивали в траву. Есть такая трава, растет на болотах. Называется по-нанайски но-акта. Почему наши лабораторные исследователи этой травой не займутся? Папа просто удивляется, — из нее можно было бы сделать материал. Ученые получили бы большие выгоды. И наши солдаты на финском фронте не морозились бы. Почему так бывает, Георгий Николаевич? Ведь у каждого народа, даже у самого маленького, есть свои какие-то достижения?
— Только, знаете, я в самом деле лыжник плохой, — говорил Георгий, держась следом за Натой и подходя к обрыву.
Предстоял спуск. Ната не ответила, — кажется, была счастлива, не ждала такой радости.
— Держитесь все время за мной! — Она помчалась вниз.
Скатились с высокого берега на реку. Георгий упал, потерял одну лыжу, с другой вместе перевернулся через голову. Ната хохотала и долго не шла к нему.
Четыре километра через реку идти было легче. Мимо проплывали огромные, в два-три роста человеческих, вмерзшие битые льдины. Картина была знакомая, но все же смотреть ее можно было еще много раз с наслаждением.
— Почему вы молчите? Вам трудно так идти? — спросила Ната. — Пойдемте тише, и давайте разговаривать. Вы, наверное, плаваете хорошо?
— Плаваю.
— Я догадалась. Кто на лыжах не ходит, тот всегда плавает хорошо. Из спортсменов, конечно… А у вас в эти дни гости были? — спросила Ната.
— Да…
— Вы с москвичкой ездили к Максиму? Ей понравилось там? Она подбору у невода тянула вместе с рыбаками? И вы тоже? Она водку пьет?
— Колдунья вы, Ната, все знаете!
— Вот видите, я всегда думаю о вас. Я бы про это слушать не стала, если бы не думала. Что она вам рассказывала интересного?
— Говорила о моих работах. Приезжала посмотреть.
— Расскажите…
Георгий стал говорить. Ната расспрашивала с интересом. Иногда она хмурилась, морщила лоб, как бы не сразу понимая, но вскоре морщинки расправлялись.
— В колхозе она очень понравилась. А вы знаете, что икру красную солить не умели и ее выбрасывали. А папа мой говорит, что теперь умеют солить икру и тоже выбрасывают, если не завозят вовремя соли и маленьких бочат. Вот какая у нас бесхозяйственность. А москвичка очень понравилась в деревне.
Они некоторое время шли молча.
— Вот какие у нас советские женщины! — сказала Ната. — Они обе известные! Я книжку Лосевой читала. Писатель может присочинить, чтобы было героичней и красивей. А художник рисует все как есть. Художник правдивее, мне кажется. Так?
Ребенок зорко и испытующе посмотрел на своего взрослого спутника.
— Дитя вы, Ната!
— Почему я дитя? — девушка подняла брови и стала еще юней и наивней. Но этот ребенок шел на лыжах, как заправский таежник.
— Вас на финскую войну можно было посылать.
— Мой братишка был на финской. Он писал, что место немного похожее на наше. Но не так хорошо и не очень холодно. Вот видите, как воевали наши сибиряки. Расскажите мне что-нибудь еще про искусство. Я полюбила книгу за то, что в ней поэтично отображена современность. Я полюбила героев Лосевой, верю в них и хочу быть такой, как они. Так мы с папой спорили. Наверно, всегда каждый понимает книжку по-своему.
Георгий стал объяснять, что и выдумка может быть правдивой…
Ната внимательно выслушала все и, когда он смолк, быстро побежала вперед. Для нее, кажется, все было ясно, — может быть, она это и раньше знала. Может быть, ее просто радовал процесс разговора.
— Догоняйте меня, тренируйтесь! — крикнула она. — А то попадете на войну и осрамите наши дальневосточные части!
Она уже лезла на скалистые кручи правого берега.
— Расскажите мне про Москву! — попросила она, когда, путаясь в лыжах и стараясь идти «елочкой», Георгий забрался наверх.
Они пошли тихо. Она прокладывала лыжню. Черные ветви больших кустов и деревьев гнулись к ним, образуя сплошную аркаду. Снег был крепок и хрустел, проваливаясь под лыжами Наты. Всё поднимались вверх куда-то… Она, видимо, знала — куда, и он покорно шел.
Опять он стал говорить про искусство, про московские музеи, про импрессионистов и Третьяковку, почему возникало какое-нибудь новое направление. Он увлекся, заговорил горячей…
И вдруг рванулся вперед, почувствовал вдохновение, силу. Хотелось не только говорить, но и бежать. Он перегнал Нату.
— Теперь лыжню буду прокладывать я!
— Вот следы лисы! — сказала сзади Ната. — Давайте здесь делать привал. Смотрите, как красиво. И мы уже высоко, видно реку, вон наш город, завод… Леса…
Она попросила наломать ветвей, разгребла снег и разожгла огромный костер. Стало тепло. Они сидели рядом на сломанном дереве, и Георгий тихо и как бы отрывочно продолжал свои рассказы. Она села ближе, касаясь его плечом.
А потом Георгий рассказывал, как он попал в шестнадцать лет во Владивосток, про корабли, море, порт, про китайский театр… Про лов трепангов, про акул, кита… Про американцев, японцев; как норвежский матрос чуть не ударил его бутылкой. Как китайцы работали в порту, какие они мастера, все могут сделать…
— У нас тоже были китайцы знакомые. Тут в соседних деревнях они торговали.
— А что у вас на доках нового?
Ната нахмурилась. Потом она взяла березовую ветвь и шевелила головни.
— У нас все хорошо! — сказала Ната. — Знаете, как теперь принято отвечать — «Лучше всех!».
— Ната, а почему вы ни с кем не дружите? Есть у вас ухажеры, поклонники? Вы ведь красивая, разве вас не звали сегодня?
— Нет, я никому не нужна. Это только вам кажется, что я красивая. А больше никто не замечает.
— Неужели этого никто не видит? Не может быть.
— Один видел, но мне он больше не нужен. И я после него ни с кем не бываю…
Ната зорко и испытующе посмотрела и поняла, что можно говорить дальше.
— Знаете, он большого роста, смуглый, даже черный, как негр, курчавый. Такой видный парень, он электросварщик, варит сейчас корпус.
— Ну… и?
— Ну и ну! — Ната невесело усмехнулась. — Они все… Знаете… — начала она с чувством, но не стала говорить, вздохнула и повесила голову. Но тут же встрепенулась и опять засияла. — Я не могу сравнить его с вами! Вы лучше, и мне с вами интересней. Я очень люблю говорить с вами… И… с вашей женой… Она очень хорошая. И вы, пожалуйста, не думайте, что я ребенок… Я уже…
Ее плечо чуть-чуть прижалось крепче, и она сразу же вскочила и отошла к костру. Потом, сидя на корточках, оглянулась, поглядела в его глаза испуганно, как бы чего-то побаиваясь. Но все было спокойно в светлых и холодных глазах Георгия. Но нет, не все, Ната видела, что они стали еще холодней, глубже,
